Статья рава Ицхака Зильбера Я принадлежу моему другу, а мой друг мне представляет собой развернутый комментарий на соответствующую строку в книге Песнь Песней (гл.6, стих 3). Посвящена статья теме Кидуш га-Шем – освящению Имени Всевышнего.

В Песне Песней отношение между Б-гом и еврейским народом образно представлено в виде чистой дружбы юноши и девушки, которые даже в разлуке остаются верными друг другу. Девушка – это Кнесет Исраэль, еврейский народ, а ее избранный – Творец и Правитель мира. Многие уговаривают девушку: зачем ты ждешь своего любимого, он тебя давно бросил и забыл. "Чем твой друг лучше других?" (Песнь Песней, гл. 5, стих 9). "Куда ушел твой друг, красивейшая из женщин?" (гл. 6, стих 2).

Многие уговаривают евреев: забудьте про Единого Б-га, оставьте ваши законы, ведите себя как все остальные. У вас так много талантов, а принадлежность к еврейской вере лишь мешает вам.

Ответ народа: "Заклинаю вас... когда найдете моего друга, скажите ему, что больна я любовью." (гл. 5, стих 8). "Я принадлежу моему другу, а мои друг мне" (гл. 6, стих 3).

Великий комментатор Раши в своем предисловии к комментарию на Песнь Песней пишет: "Соломон пророчески видел, что евреев будут неоднократно изгонять. Они будут горевать в галуте о своей утраченной чести, вспоминать прежнюю любовь, когда были у Б-га драгоценностью в отличие от других народов. "Пойду и вернусь к первому мужу, ибо тогда мне было лучше, чем сейчас". И будут вспоминать Его милости, и свою измену, и хорошее, обещанное им в будущем". Так пишет Раши.Песнь Песней

написана пророчески: женщина, вдова при живом муже, скучает по Нему, вспоминает любовь молодости, признается в своей вине. А ее друг? Ему тоже жаль ее. Он вспоминает ее молодые годы, ее красоту, те качества, из-за которых Он проникся к ней сильной любовью. Поэтому Он объявляет, что наказание не вечно, она остается Его женой, а Он ее мужем. Рано или поздно Он вернется к ней.

Я ПРИНАДЛЕЖУ МОЕМУ ДРУГУ

 

Евреи в изгнании. Рассеяны по всему свету, гонимы и преследуемы. Так выполняются все наказания, предсказанные за отступления от союза с Б-гом (см. Левит 26 и Второзаконие 28).

Но союз между Творцом и народом нерушим с обеих сторон.

Первым был Авраам, брошенный в огонь Вавилонским царем Нимродом за веру в Единого Б-га и отрицание идолов. Чудом он вышел живым из огня.

Авраам проложил нам дорогу: "Дела отцов – признак для детей".

Не счесть героев, жертвовавших всем, даже жизнью, ради того, чтобы остаться евреями.

Иосиф Флавий пишет, что все народы мира называют евреев народом, освящающим Имя Творца.

Несмотря на все беды, перенесенные еврейским народом, мы остались верны Б-гу. Вся наша история является свидетельством этого. Наши предки, даже идя на костры, возглашали: "Шма Исраэль Ашем Элокейну, Ашем Эхад" – Слушай, Израиль, Б-г наш, Б-г един!

И во времена греков – под игом царя Ан-тиохуса, и во времена римлян – под игом царя Адриана, и во времена крестовых походов, а также испанской инквизиции, Богдана Хмельницкого и еще многих, многих других – достаточно было согласия на измену, крещение, переход под чужие флаги – и жизнь была сохранена. Но все, за ничтожным исключением, отвергали это. История рассказывает, что жертвам Хмельницкого (а их было несколько сот тысяч!) предложили креститься. И все отказались! Многие шли на смерть с воодушевлением и радостью из-за того, что умирают во имя Единого.

Во времена вавилонского плена царь Навуходоносор установил золотого идола, чтобы представители каждого народа поклонились ему. От евреев Навуходоносор выбрал Хананию, Мишаэла и Азарию, так как они были воспитаны с молодых лет в вавилонских государственных училищах. Юноши стали думать, как поступить: убежать, куда-то скрыться? Но ведь тогда люди решат, что идолу поклонились представители всех народов, включая еврейский. Поэтому они решили поступить по-другому: прийти – и демонстративно не поклониться. Пусть весь мир знает, что перед идолом поклонились представители всех народов, но не евреи. Так они и поступили, за что были брошены в огонь и лишь чудом уцелели.

В годы власти над Израилем царя Антиохуса (2-й век до н.э.) греки издали приказ, запрещавший под угрозой смерти соблюдение субботы, обрезание и требовавший от евреев поклоняться греческим идолам. И вот перед нами пример героини Ханы, которая присутствовала при пытках ее сыновей. Их пытали поочередно, одного за другим, но она нашла в себе силы подбадривать их, чтобы они не уступили палачам, и они умерли, но идолам не поклонились.

Греки устраивали собрания ("митинги"), где произносили речи о том, будто самая передовая культура в мире – греческая. Получалось, что еврейство – умирающая отсталая вера. На собраниях самым почетным людям Израиля предлагалось поклониться идолу или съесть публично трефное мясо. В Книге Маккавеев рассказывается о девяностолетнем Элазаре, которому предложили публично отведать трефное мясо. Он отказался. Ему дали понять, что можно принести кошерное мясо из своего дома, но съесть его надо на глазах у людей так, чтобы они подумали, будто он ест треф. Однако Элазар сказал, что не станет обманывать свой народ. Потому что, сославшись на Элазара, другие решат, что им тоже можно это делать. Разве я уйду тогда от руки Б-га? – спросил он. Его зверски замучили, но он выдержал все пытки и не отступил от своего.

Кто сочтет, сколько евреев отдали жизнь за непоклонение идолам, за обрезание, за соблюдение субботы?

И бесстрашные Матитьягу бен Йоханан и его дети – Маккавеи! Как они сражались! Голодные, без оружия – с сильной армией греков, многократно превосходившей их по численности. И Б-г им помог! Они освободили Храм, Иерусалим и всю страну.

После поражения восстания Бен Козивы (Бар Кохбы), во времена императора Адриана, римляне стали запрещать выполнение еврейских законов и преподавание Торы. За надевание тфилин сверлили мозг, за вознесение лулава клали раскаленное железо под мышки. Но в это время раби Акива собирал группы людей и обучал их Торе. За это его посадили в тюрьму, а потом казнили. Перед смертью его тело терли железными гребнями, но он, ничего не замечая, вдохновенно говорил Шма Исраэль. Палачи удивлялись тому, как он спокойно переносит такие муки. "Неужели ты колдун?" – спросили они его. И стодвадцатилетний раби ответил: "Всю жизнь, говоря слова "Слушай Израиль, Б-г наш, Б-г один" и "люби Б-га своего всем своим сердцем, и всей душой, и всем имуществом", я всегда был готов отдать душу (т.е. жизнь) со словом "Эхад" (Один) на устах".

Раби Ханания бен Традион тоже был арестован за преподавание Торы и осужден на сожжение. Его обернули в свиток Торы, а сверху положили мокрые тряпки, чтобы он дольше мучился. Однако вид его и поведение настолько потрясли палача, что тот спросил: "Если я сниму мокрые тряпки и усилю огонь, ты мне гарантируешь олам аба (место в раю)"? Раби Ханания бен Традион, зная, что тем самым его мучения скорее кончатся, ответил: "Да". Тогда палач снял мокрые тряпки, усилил огонь и сам бросился в пламя.

Ученики спросили раби Хананию бен Традиона, что он видит. Он ответил: "Пергамент горит, а буквы улетают". То есть, горел лишь пергамент, на котором написана Тора, а буквы Торы улетали глубоко в сердца.

Во времена правления царя Сишбота (612) евреев Испании насильно заставляли креститься. Дагуберт, царь франков (628-639), изгнал тех евреев, которые не пожелали принять христианство. И так во многих странах: по всей Европе евреев сжигали, топили, хоронили живыми, резали на куски за то, что они отказывались от крещения. И все моралисты мира, все духовные "отцы", все "святые" одобряли это. В хрониках и летописях тех лет не приведено ни одного голоса протеста. Более того, во время крестовых походов считалось великой заслугой – уничтожать евреев.

Итак, вся жизнь евреев в галуте была наполнена Кидуш га-Шем – освящением Имени Б-га. Платить за это приходилось жуткими мучениями, часто даже готовностью расстаться с жизнью. Каждый еврей знал, что, сказав одно слово, он избавляется от всех страданий, но, зная свою правоту, никто, как правило, этого не делал.

Считается, что всякий еврей, убитый за то, что он еврей, освятил своей смертью Имя Б-га. Ученики Рашбама и Рабейну Тама (оба внуки Раши, авторы "Тосафот"), будучи брошены в огонь за веру, пели Алейну лешабеах на праздничный мотив, которым пользуются в Рош-га-Шана. "Мы должны славить Владыку всего мира за то, что Он не сделал нас, как народы земли, которые поклоняются пустоте, в то время, как мы поклоняемся Простершему небеса и Основавшему землю..."

Один из тосафистов (автор комментария "Тосафот" на Талмуд) написал в ночь перед казнью довольно пространное объяснение на одно из самых неясных мест Талмуда (в трактате Баба кама). Последний из тосафистов, раби Меир из Роттенбурга (1215-1293), был арестован специально для того, чтобы взять у евреев большой выкуп за его освобождение. Но он не разрешил выкупить себя, тем самым не желая давать повод врагам евреев в дальнейшем требовать за жизнь великих ученых деньги. Он так и умер в тюрьме, успев написать за годы заключения комментарий на шестой том Мишнайот, а также ответив на многие вопросы закона. Вот его слова: "Если человек решил освятить Имя Творца (Кидуш га-Шем), то, что бы с ним не делали – забрасывали камнями, сжигали, хоронили живым, вешали, – он не чувствует боли. В этом можно убедиться самому: нет человека, который, обжегши палец, не крикнул бы от боли, ибо нельзя удержаться от крика, получив ожог; но те, кто шел на Кидуш га-Шем, не кричали" (Ташбец, Законы Кидуш га-Шем, 40).

Известный общественный деятель средневековья раби Иосиф из Росгейма (1478-1554), спасший многих евреев от неминуемой смерти, а еще большее их число – от изгнания, писал: "Я сам видел, сколько мук приняли с большой любовью, даже если жили в мучениях до десяти дней. Помню девушку, которую мучили страшными мучениями, но она не изменила своему еврейству. Еще мучили трех женщин и одного мужчину, но они не крестились". Есть специальная браха – "Который освятил нас Своими заповедями и велел освятить Имя Б-га при многих". Ее произносят перед смертью, идя на Кидуш га-Шем. (Впрочем, были евреи, которые, не выдержав мучений, все же крестились. Потом большинство из них тайно старались выполнять те из мицвот, которые могли выполнить. Когда же они попадались, то отдавали жизнь со словами: "Шма Исраэль, Ашем Элокейну, Ашем Эхад!". Так, например, поступили 24 еврея, приговоренные к повешению при папе Павле 4.)

Во время крестовых походов в одной из синагог нашли не известно кем написанную молитву: "Отец милосердия, Обитель высот, по сильному милосердию Своему да вспомнит Он с жалостью всех праведных, честных и невинных, все святые общины, которые отдали души на освящение Имени Творца. Любимые и желанные, не разлучились они ни в жизни, ни в смерти, были они легче орлов и сильнее львов при исполнении воли своего Владыки и желания своего Творца. Да вспомнит их наш Б-г добром вместе с остальными праведниками мира и отомстит за пролитую кровь Своих рабов, как написано в Торе Моисея, Б-жественного человека: "Славьте люди Его народ, ибо отомстит Он за кровь Своих рабов, отомстит Своим врагам..."

О страданиях евреев, на которые они шли за свою веру, удивительно ясно сказано в 44-м псалме. Как будто псалмопевец сам присутствовал при казнях, издевательствах и унижениях, сам слышал вопли пытаемых. А ведь псалом был написан чуть ли не за два тысячелетия до ужасов средневековья, причем историкам хорошо известно, что в древние времена евреев не принуждали тысячами изменять своей вере (в Вавилонском плену лишь однажды заставляли евреев поклониться идолу, но убит никто не был). К тому же евреи еще не были рассеяны по многим странам. В те времена еще не знали, что такое рассеяние. Но вот, что говорит псалмопевец, обращаясь к Б-гу от всех сынов Израиля:"...Имя Твое прославим навеки, даже если оставил Ты нас и посрамил и не выходишь с нашими войсками. Обратил Ты нас вспять перед врагом, и те, кто нас ненавидит, грабят нас. Отдал Ты нас, как овец, на съедение, среди народов нас рассеял. Продал Свой народ за бесценок, не много взял за него".

А вот что сказано об унижениях и издевательствах: "Отдал нас на посрамление нашим соседям, на посмешище и поругание – тем, кто нас окружает. Ты сделал нас притчей у народов..."

"Весь день мой позор передо мной, стыд покрыл мое лицо – от голоса позорящего (меня) и ругающего, из-за взглядов врага и мстителя".

И тем не менее: "Все это постигло нас, но мы не забыли Тебя и не изменили Твоему завету (союзу с Тобой). Не отступило назад наше сердце, (хотя) и уклонились наши стопы от Твоего пути". То есть, даже если для вида, чтобы сохранить жизнь, кто-то отказался от веры – "стопы уклонились от Твоего пути", – все же "сердце не отступило"!"Не Б-г ли расследует это? Ведь Он знает тайны сердца. Ибо из-за Тебя убивают нас ежедневно, считают нас овцами для резни..."

И в самом деле, много было случаев, когда крестившиеся евреи тайно возвращались к вере отцов... "Почему Ты скрываешь Свое лицо, забываешь нашу бедность и притеснения? Ибо согнулась до праха наша душа (опустились в духовном отношении), нутро наше до земли упало (опустились в материальном плане)"."Встань, помоги нам и выручи нас ради Твоей милости!"

Такими словами кончается этот поистине удивительный, пророческий псалом.

Поэт Раби Авраам Алеви, живший в средние века, пишет:

Смотрите, удивительное и великое явление Мои дети идут в огонь с песнями и танцуя. Они говорят о единстве Творца, освящают и хвалят Его Имя.

А вот свидетельство об уничтожении евреев города Нортхаузен, записанное их современником, посланником от Раби Элиэзера бен Яакова. "Во вторник той недели, когда читают недельную главу Беар Синай (перед праздником Шавуот), приговоренные к смерти за отказ креститься, евреи города Нортхаузена (да отомстит Б-г за их кровь) попросили у христиан-злодеев разрешить подготовиться к освящению Имени Творца. С просьбой обратились мой учитель Раби Яаков и его сын Раби Меир. Все евреи оделись в талиты, тахрихим (одежды, в которых хоронят), после чего мужчины и женщины вырыли яму на кладбище и покрыли ее досками. Когда вокруг разгорелся огонь, эти чистые души захотели перед смертью музыки, чтобы "служить Б-гу с радостью и прийти к Нему с песнями" (Тегилим 100:2). Они взялись за руки, сказали друг другу: "Дом Яакова, идите и пойдем во свете Б-га" (Исая 2:8) и стали танцевать самозабвенно перед Б-гом. Мужчины и женщины прыгали в яму, и души их вышли без единого вздоха". Все это произошло в 1349 году в Германии.

А вот еще один пример. Во время крестовых походов все евреи города Вермизы (Вормса) перед смертью читали 23 сивана песню Алель, которую произносят только во время веселых праздников. С тем они и погибли. И таких случаев со временем становилось все больше и больше.

Люди выбирали смерть, но не отказывались от своего еврейства. Двенадцатого марта 1421 года из Вены вывели 86 телег с еврейскими женщинами. Когда они подъехали к огромному приготовленному костру, политому смолой и дегтем, местный граф велел им сойти и сказал, что здесь он отомстит за Иисуса. В ответ на это женщины стали петь и танцевать, как на свадьбе. Еще больше палачи удивились, когда из огня, куда вошли женщины, раздались не стоны и вопли, а слова

Шма Исраэль.

 

Вообще, еврейские женщины подчас проявляли героизм не меньше, чем мужчины. Они часто храбро защищались, бросая в своих врагов камни. Дина, жена Раби Давида ибн Ихия (1465-1543), попав в руки французов, не далась врагам, а бросилась с десятиметровой стены. Была она на шестом месяце беременности, и все решили, что она погибла, но Г-сподь спас ее.

Сохранился рассказ времен Хмельницкого. Одну красивую еврейскую девушку из уважаемой семьи взяли в плен и некий казак захотел на ней жениться. Чтобы не подвергнуться насилию и в то же время не изменять вере, она придумала поступить так. "Я умею заговаривать оружие, – сказала она. – Если не веришь, выстрели в меня из своего ружья, ничего плохого со мной не случится". Казак выстрелил, и девушка умерла, совершив

Кидуш га-Шем.

 

Была еще одна такая же история. Девушка согласилась венчаться в церкви, путь к которой шел по мосту через реку. На мосту, через который она шла, одетая в нарядные одежды и с песней на устах, ей удалось вырваться и броситься вниз. Да отомстит Б-г за их кровь!

Таких случаев было очень много, все описать невозможно. В одном только городе Немирове казацкими извергами страшной смертью было убито около шести тысяч евреев.

 

Евреи оставались стойкими в вере во все времена. Не исключением была и последняя мировая война. В нацистских лагерях смерти нашлись многие, кто старался сохранить человеческих облик в нечеловеческих условиях, как могли, выполняли заветы Торы.

Известно, например, что в Виленском гетто было организовано обучение детей Торе. Дети прятались в подземелье, а учителя проникали туда через печные трубы. И так каждый день, пока дети были живы. В том же гетто создали две ешивы, и молодые люди после тяжелого дня рабских работ, голода, холода и побоев находили время изучать Талмуд, зная, что, если их схватят, смерти не избежать. То же самое было в Каунасе, Варшаве и других городах. Об этом сохранились многие воспоминания и документы. Среди документов есть свидетельства об изучении в нацистских лагерях даф йоми, ежедневного листа Гемары. Раби Ицхак Айзик Вайс вышел на смерть со словами ветаэр либейну леовдно беэмес, "И очисти наши сердца, чтобы служили Тебе правдой".

Рассказывают, что в Минске при уничтожении евреев присутствовал Гиммлер. В толпе он заметил одухотворенное лицо красивого тринадцатилетнего мальчика и велел позвать его. "Ты не похож на еврея, – сказал главарь палачей. – Может, ты здесь случайно?" Мальчик ответил: "Нет, я еврей". Тогда Гиммлер предложил: "Отрекись от евреев – и я тебе помогу". Мальчик наотрез отказался. "Если так, – сказал нацист, – я ничем не могу тебе помочь". И мальчик вернулся в толпу шедших на казнь.

 

В день Рош-га-Шана последнего года войны к раввину Цви Майзлишу, находившемуся в лагере Освенцим, подошел один еврей и сказал, что схватили 1400 мальчиков и держат их в отдельном блоке; ходят слухи, что под вечер их поведут в крематорий; а среди этих мальчиков находится его единственный сын, которого он может спасти, но есть сомнение, что на его место возьмут другого, что делать? Раввин ответил, что вопрос о жизни и смерти еврея раньше решало собрание из 23 раввинов, а он тут один, без книг, посоветоваться не с кем. На это еврей сказал так: "Раби, я всегда поступал так, как велит Тора, другого раби здесь нет, и я пришел к вам. Если вы не можете сказать мне, что я имею право выкупить сына, значит, это нельзя. Для меня вашего решения достаточно, я приму его на себя с любовью и радостью, раз так велит Тора. И пусть Б-г посчитает это, как жертвоприношение Ицхака, о котором мы читаем в Рош-га-Шана". Эти слова он произнес с плачем, разрывающем сердце.

О раввине Цви Майзлише известно, что в тот же год на Рош-га-Шана он прошел по всем блокам Освенцима и трубил в шофар, хотя знал, что если его поймают, то немедленно убьют с большими мучениями. Раввин писал, что трубил в тот день около 20 раз, и люди получили большое душевное удовлетворение, сознавая, что даже здесь, в аду Освенцима, они слышали звук еврейского шофара. "По закону, – пишет раввин, – нельзя рисковать жизнью за трубление в шофар, но я видел, как ежедневно убивают тысячи и десятки тысяч еврейских душ, как люди умирают от невыносимой работы и голода, и моя собственная жизнь потеряла ценность в моих глазах".

И вот, 1400 мальчиков, осужденных на смерть, услышали, что раввин ходит по блокам и трубит в шофар. Они стали шуметь и плакать, требуя, чтобы и к ним пришли с шофаром в последние минуты их жизни. "Раби, раби, пожалей нас ради Б-га, сделай с нами мицву, ведь мы идем на смерть".

"Я стал торговаться с несколькими капо, – пишет раввин в своей книге. – После больших уговоров, получив большую сумму, они уступили, предупредив, что если я услышу звук колокола у ворот, то это будет сигнал, что в зону вошли команды СС, и если не успею убраться, то буду сожжен вместе с мальчиками. Я согласился и поставил сына у входа, чтобы предупредил меня заранее, еще когда эсесовцы будут подходить к воротам.

Невозможно передать, что было у меня на сердце, когда я вошел в этот закрытый блок. Начал я с молитвы "Из темницы воззвал я к Б-гу..." (Тегилим 118:5). Я боялся потерять время, но все стали просить, чтобы я что-нибудь сказал им из Торы, и я стал разъяснять слова: "Трубите в шофар в новомесячье, когда скрыто..." (Тегилим 81:4) и объяснил, что все скрыто от нашего глаза и мы не знаем, что с нами будет...

Когда я кончил трубить, вперед вышел один юноша и плача сказал: "Друзья, раби говорит, что, даже если острый меч уже коснулся нашей шеи, нельзя терять надежду, но я заявляю – надо ждать лучшего, но готовиться к худшему. Ради Б-га, не забудем сказать перед смертью Шма Исраэль..." И все стали громко и воодушевленно говорить 

Шма Исраэль.

 

Потом вышел еще один юноша и сказал:

"Не скажем нашему раби спасибо за то, что он, рискуя жизнью, дал нам возможность в последние минуты жизни выполнить заповедь – послушать шофар на Рош-га-Шана. Но пожелаем ему, чтобы он в заслугу за содеянное вышел отсюда живым и невредимым, помоги ему Б-г". И все ответили

Омейн.

 

Когда я уходил, ко мне подошли самые маленькие и попросили хлеба. Они уже несколько дней ничего не ели, а в праздник Рош-га-Шана нельзя поститься. Но у меня, к сожалению, ничего с собой не было. А во второй раз войти в блок я уже не смог: их всех уже увели в крематорий. Пусть Б-г отомстит за их кровь".

Все рассказанное приведено в книге раввина, вышедшей в свет в 1955 году. Автор умер совсем недавно.

 

Имя Иегуды Айзенберга широко известно среди евреев Польши. Потомок не прерывавшейся на протяжении веков раввинской династии, сын раби Йосефа Айзенберга, возглавлявшего общину города Петрокова, и сам - раввин города Ласка, Иегуда Айзенберг был большим авторитетом в своем поколении.

Немцы захватили Польшу. Накануне Пурима к раву Иегуде явился германский офицер.

- Герр рабинер, - вполне вежливо обратился он к раву, - в этом году мы намерены праздновать Пурим вместе с евреями. Праздник мы организуем так: поставим виселицу и повесим на ней нескольких евреев, как поступили когда-то евреи с сыновьями Гамана. Мы будем умеренны - всего двоих. Подберите, пожалуйста, кандидатов. Даю Вам три дня на обдумывание.

- Обдумывать здесь нечего, - отвечал рав. - Я могу назвать вам только одного - себя. Если моя жена готова спасти остальных, она может быть второй. Никого больше я не назову.

- Я приказываю обеспечить нам двух евреев для повешения, - отрезал нацист и вышел.

Весть быстро распространилась среди евреев Ласка. Многие из них приходили к своему раввину с предложением пойти на смерть вместо него, но раввин не уступил и не назвал нацистам ни одного еврея.

Разгневанный начальник велел всем евреям собраться на рыночной площади. Вокруг стояла полиция и любопытствующие крестьяне из соседних деревень.

Вперед выступил христианский священник с большим крестом в руках и установил его перед равом Иегудой. Немец велел раву встать перед крестом на колени. В ответ рав подошел к мучителю и влепил ему две пощечины. Все были поражены.

Немец выхватил пистолет.

- Стреляй! - сказал рав, указывая на сердце.

Но немцу это показалось слишком просто - он жаждал жестокой мести.

Приказав арестовать непокорного, он отправился консультироваться со своими медиками: можно ли повесить человека несколько раз, полуживым снимая его с виселицы, чтобы повесить снова? Врачи сказали, что это возможно.

В восемь часов утра рава Иегуду Айзенберга повесили, еще живым сняли с виселицы и в одиннадцать часов казнь повторили.

Еще дышавшего рава передали еврейскому врачу, чтобы он привел его в сознание и подготовил к третьей казни. И после нее - с переломами шейных позвонков, полумертвого - Иегуду Айзенберга опять поручили врачу, чтобы он снова привел его в себя, продлив мучительную смерть.

Но евреи города тайком перевезли раввина в Лодзь, где его оперировали и выходили.

Едва оправившись, рав попросил, чтобы ему помогли вернуться в Ласк: "Я не могу бросить людей в беде. Я раввин города и должен быть со своей общиной”.

Рав вернулся. И однажды утром всех евреев города собрали и погрузили на телеги, чтобы отправить в последний путь. По просьбе рава его подняли на руки (сам он стоять уже не мог), и он обратился к обреченным с речью. Те из слышавших его слова, кто остался жив, свидетельствуют, что это была самая большая речь в его жизни... Некоторые потом по памяти записали слова рава. Сын рава Иегуды Лейба Айзенберга, писатель Давид Айзенберг, собрал воспоминания очевидцев и записал все отрывки этой речи...

 

В лагере Скаржиско среди евреев оказался адмур (раби) из Радушиц. До лагеря он скрывал и кормил в своем доме десятки беженцев. Когда его привезли в лагерь, все получали от него совет, ободрение и утешение. Когда он шел на работу (а работал он в цеху по производству ручных гранат), он молился вместе с евреями, читая им Шмоне Эсре, а они отвечали Борху, Омейн, Кодейш. Его слова были: "Только жить! Крепиться! Делать все, чтобы выжить!" Он купил у какого-то поляка рог и сделал шофар. В него трубили на праздники. С его помощью на Суккот сделали сукку, на Симхат Тора пели и шли акафот, на Песах, несмотря на страшный голод, выпекли несколько мацот. Весь лагерь считал его своим руководителем. (Этот пример и многие другие взяты из книги Гранатштейна). И таких людей было немало.

Вот письмо одной девушки из Кракова, написанное за несколько часов до смерти и адресованное раввину Ицхаку Левину, который ныне живет в Нью-Йорке:

"Не знаю, дойдет ли до вас это письмо и помните ли вы меня. Но, если письмо дойдет, знайте – меня уже нет в живых. Через несколько часов все будет кончено. Нас 93 девушки, все ученицы школы Бейт Яаков в возрасте от 14 до 22 лет. 27 июля гестаповцы вывели нас из четырехкомнатной квартиры, где нас предварительно собрали, и бросили в комнату без окон. Больше всего боятся самые маленькие, но я их утешаю, говоря, что скоро мы увидим нашу праматерь Сару. Воды есть только чтобы смочить губы. Вчера нас вывели помыться в баню и забрали всю одежду, оставив только нательные рубашки. Сказали, что сегодня вечером к нам придут немецкие солдаты. Все мы поклялись умереть, так что немцы не знают, что баня была нашим предсмертным омовением. Яд мы уже приготовили. Сегодня мы произносим предсмертные раскаяния и ничего не боимся. Прошу вас: скажите кадиш за души 93 еврейских дочерей. Еще немного и мы будет вместе с нашей матерью Сарой. Хая Фельдман из Кракова".

Один из спасшихся из Бухенвальда рассказывал, что в одном из блоков заключенные спрятали под ворохом с одеждом тфилин, надеваемый на голову (другого у них не было), и сотни людей забегали туда ежедневно, чтобы тайно надеть его, хотя и знали, что идут на смертельный риск.

Рабочие крематория в Освенциме прятали в тряпье одного мальчика. Он выжил и ныне живет в Америке. Этот спасшийся чудом ребенок рассказывал, что все евреи (абсолютно все!) перед смертью читали Шма Исраэль. (Газета на идиш Форвертс, 1972).

В Иерусалиме, на улице Поним Меирот, живет еврей по фамилии Гольдблат. Он рассказывал, что, находясь в Освенциме, подобрал на Песах горсть овса с земли, растолок его камнем и выпек лепешечку. Полагая, что это последний Песах в его жизни, он, уходя на работу в ночь Песаха, съел эту мацу, выполнив тем самым мицву. А когда утром, еле живой, вернулся в барак, стал искать на полу крошки хлеба, чтобы выполнить другую мицву – сохранить жизнь.

Тот же человек рассказывает, что, когда пришло время Суккот, он снова решил, что это последний праздник в его жизни, и все, что он хотел – это выполнить мицву сидеть в сукке. Так случилось, что в ночь на Суккот его послали на лесоповал. Он начал так пилить деревья, чтобы они падая друг на друга образовали шалашик. Обрубая сучки и ветки сверху, он бросал их на шалашик. После чего вошел на минуту внутрь и съел припасенные крошки в этой "сукке"...

 

А что творилось в СССР? В том самом Советском Союзе, где с первых дней советской власти запретили религиозное обучение, закрыли все еврейские школы, арестовывали, сажали и ссылали в Сибирь за преподавание Торы, а многие потеряли за это и жизнь, как "контрреволюционные агитаторы".

Советские евреи были вынуждены работать по субботам и по еврейским праздникам. Практически не осталось людей, которые могли резать скот по закону или сделать обрезание. Казалось, с еврейством в СССР покончено!

Я уверен, что, если бы Б-г, захотев наказать каких-нибудь ангелов, послал их в Россию и заставил их пройти через революцию, голод, 37-й год, мировую войну, оккупацию и т.д. и т.п., они были бы в тысячу раз хуже, чем остатки советского еврейства, они бы не то что о Б-ге и Торе забыли, они бы потеряли человеческое лицо (не об ангелах будь сказано).

И все же были люди, которые мучались всю жизнь, чтобы не нарушать субботу. Как они изощрялись, меняли работу, профессию. Я был знаком с одним талантливым инженером, который работал... трубочистом. Люди переезжали из города в город, чтобы найти еврейскую среду, в которой им помогли бы устроиться так, чтобы не работать в субботу. Один портной, мой знакомый, платил большие деньги за больничные листы на субботний день, терял из-за этого в зарплате, работал ночи напролет, шил кое-что на дому и нелегально продавал – с риском сесть в тюрьму на 10 лет. Ведь у него была многодетная семья. Жить-то надо!

Вспоминаю первую ночь Суккот 1941 года. Ко мне подошел симпатичный молодой человек в военной форме (дело было в Казани) и спросил, еврей ли я. Потом спросил, не знаю ли я, есть ли в городе сукка или нет. Я провел его в сукку на несколько минут. Он оказался москвичом, студентом физфака МГУ. От части отлучился без разрешения, чтобы найти сукку, а ведь часть стояла за двадцать километров от Казани! Я не сказал ему тогда, что он не имел права отлучаться (в военное время!) от части. К тому же, в праздник нельзя идти пешком так далеко. Но он сделал это от всего сердца, хотя и не знал деталей закона. Поэтому я смолчал.

Мне рассказывали об одном московском еврее, который всю жизнь на Рош-га-Шана трубил дома в шофар для своих домашних. В начале войны его сына взяли в военные лагеря под Москвой. Отец запасся едой на два дня, поехал в ту местность и трубил в шофар в лесу, рядом с лагерем. Потом оказалось, что сын действительно слышал эти звуки и не мог понять, откуда они.

В 1943 году многие институты Академии наук были эвакуированы в Казань, где я жил в то время. За пару дней до Йом Кипура я шел по улице, как вдруг ко мне подошла одна из сотрудниц академического института и, оглядываясь, спросила, в какой день и какой час начинается пост. Я ей сказал. Со слезами на глазах она объяснила: "Это единственное, что я знаю из еврейства – Йом Кипур".

А обрезание! В первые годы Советской власти евсековцы повсеместно боролись с обрезанием. Мне рассказывали про одного еврея, работника НКВД, который специально устроил себе командировку, чтобы жена в его отсутствие устроила обрезание их сыну. Он думал так: если донесут, то можно сослаться на стариков, которые пошли против его воли. Но получилось, что ребенок приболел, и брит милу пришлось отложить. Отец возвращается с вокзала вместе с двумя сослуживцами-евреями, и... ужас: только что кончили делать обрезание и в доме еще вертится моэл. Он обрушился на старика моэла с кулаками и криком: мракобес, контрреволюционер, я тебя посажу! Бедный моэл убежал. Но он знал секрет, которого не знал отец ребенка: те два сослуживца тоже в свое время через него же сделали обрезание своим детям.

В самые тяжелые времена людьми Хабада под руководством раби Иосефа Ицхока Шнеерсона было организовано обучение детей, восстановление микв (ритуальных бассейнов для омовения), создание цехов, где не работали по субботам. За это многие получили тяжелые сроки, а многие погибли в лагерях. Но те, кто вышли, опять продолжали.

Пламенный раби Янкл Москалик, известный под именем раби Янкл Журавицер (он был в свое время раввином города Журавич), оставив семью, разъезжал по городам Союза восстанавливая где мог еврейскую жизнь, пока его не посадили в 37-ом году. До сих пор неизвестно, где лежат его кости.

Раби Симха Городецкий поехал в 26-ом году в Самарканд, Ташкент и другие узбекские города, чтобы наладить там тайное обучение детей и занятия Торой для взрослых, за что его присудили к расстрелу, но из-за стараний жены заменили приговор на 10 лет.

Я хорошо знал раби Якова Добрашвили, раввина города Кутаиси, недавно скончавшегося в Иерушалаиме. Он организовывал тайно обучение детей Торе в тридцатые годы. На допросах от него требовали, чтобы он назвал имена других учителей и тех, кто ему помогал. Его пытали: брали раскаленные железные прутья и прикладывали к его ногам. Через пятьдесят лет я сам видел его ноги, на них было страшно смотреть, такие жуткие следы остались от ожогов. (Сам он рассказывал, что много хуже ему было, когда садисты-следователи пытали его на электрическом стуле.) Но он никого не выдал!

Надо отметить, что в смысле соблюдения мицвот лучше других сохранились евреи Грузии и Бухары. В начале семидесятых годов довелось мне побывать на одной свадьбе в Сухуми. Там присутствовал один старик, к которому все почтительно обращались со словом "Раби", но он не выглядел как рав. Я разговорился с ним, и вот, что он мне поведал. В молодые годы он был учителем Торы для детей самого раннего возраста. Пришла Советская власть и все запретила, однако наш учителей занятия не прекратил. Для этого он использовал все свои знакомства и знание местных условий. Давал мелкие взятки участковым и местному начальству, и те закрывали глаза на его деятельность. Занятия для тех детей, которые учились в школе во вторую смену, он проводил ранним утром, а для тех, кто ходил в первую смену – сразу после школьных уроков. Те, кто жил рядом, собирались в одном месте. Помню, он так сказал: "Поверь, первый стакан чая и кусок хлеба я мог взять только после часа дня, между сменами – когда одни дети уже ушли в школу, а другие еще не вернулись". Я его спросил: и сколько детей занималось у вас ежедневно? Он ответил: около девяносто.

Раби Рафаэл Худайдатов все пять лет войны устраивал у себя в Самарканде, где у него был большой двор, ночевку для двухсот человек. Так же поступал Джура Ниязов, и тоже в Самарканде.

Еще пример. В 60-ые годы в Ташкенте я познакомился с директором школы рабочей молодежи Борисом Давидовичем Аксакаловым. Познакомились мы так. Я приехал в Ташкент после того, как меня сняли с учительской работы, запретив преподавать во всех школах Советского Союза. Выяснилось, что я верю в Б-га, и не только сам верю, но и убеждаю других, а заодно воспитываю в том же духе и своих детей. В школе, где я работал, устроили общее собрание. Обсуждался фельетон "Кто же они?" из газеты "Советская Татария" за январь 1960 года. Коротко о фельетоне. Там писалось, что "просвещенный выпускник" Казанского университета Исаак Яковлевич Зильбер верит в Б-га и заставляет верить своих детей. Когда его спрашивают, как можно совместить веру с наукой, о знакомстве с которой вроде бы свидетельствует его диплом, он отвечает елейным голоском, что, мол, величайшие гении науки, такие как Ньютон, Лейбниц, Эйнштейн, Павлов и многие другие, тоже считали, что, отвергая постулат о существовании Творца, ничего в науке объяснить нельзя. Кончался фельетон так: "Куда же смотрит завроно т.Шалашов, если у него прямо под носом воспитывает нашу молодежь религиозный проповедник?"

Кроме учителей, на собрание пригласили 20 "представителей общественности" – от обкома, гороно, райкома и др. Спросили меня, верно ли, что я верю в Б-га. Я сказал – да.

Мне сказали: товарищи, которые проработали с вами много лет, а некоторые еще учились с вами в университете, надеются, что вы серьезно продумаете ваш дальнейший путь в жизни и пересмотрите свою жизненную позицию. Я ответил, что всегда верил в Б-га, верю сейчас и останусь верующим. Хотите – оставьте учителем, хотите – увольте, но я ничего пересматривать не буду.

Спросил Моисеев из райкома: а что будете делать, когда мы построим коммунизм? Отвечаю: буду работать на любой работе. – Но ведь при коммунизме не останется ни одного верующего, так сказано у Энгельса! – А я ему: Я останусь?

В общей сложности произнесли 35 речей (число я запомнил) и постановили: уволить, лишить родительских прав, послать детей в детдом. Такое же собрание провели в школе, где работала моя жена, и приняли те же решения.

Я спешно выехал со всей семьей в Ташкент, где и встретил Бориса Давидовича. Он сразу же предложил мне работать у него учителем. Но я побоялся ставить его под удар и попросил только взять моих детей, сына и дочь, чтобы они учились. Он спрашивает: а почему именно в школу рабочей молодежи? Объясняю, что в обычной школе их заставят писать в субботу, а в школах рабочей молодежи по субботам не учатся. Он спрашивает: а что здесь плохого? Я говорю: в Десяти заповедях Б-г запретил работать в субботу, а писать -это работа. Он говорит: но ведь есть постановление о всеобуче, оно не зависит от того, что мы хотим или не хотим. Я отвечаю: все равно надо приучать детей соблюдать субботу. Тогда он говорит: если ты делаешь это только чтобы выполнить приказ Б-га, я тебе помогу и возьму твоего сына. Тут я имел глупость заявить, что моему сыну одиннадцать лет и он кончил только четыре класса, а в школе рабочей молодежи начинают учиться с седьмого. На это он сказал так: я тебя не понимаю, ты же хочешь делать, как велит тебе Б-г, а Ему все равно – пятый класс или седьмой, вот и делай, Б-г тебе поможет...

Трудно передать, сколько этот человек сделал хорошего людям. Ведь чтобы попасть в школу, надо было иметь справку с места работы. Но директор все устроил...

Однажды как-то вечером Борис Давидович заглянул к нам домой. Неожиданный визит меня испугал: уж не звонили ли ему из Казани, не рассказали ли чего? Но оказалось, Борис Давидович хочет поговорить о себе.

– На зарплату, сами понимаете, прожить трудно, – откровенно признался он, – и я иногда "грешу”. Но с умом. Как-то один наш выпускник провалил часть экзаменов. Он предложил мне денег – и я выдал ему аттестат. А в журнале кое-где подправил оценки. И в одном месте это заметно.

Дело давнее, человек этот благополучно поступил в институт, выучился на инженера и спокойно работал. Но потом он разошелся с женой, а она в отместку донесла, что он мошенник и обманщик и даже аттестат зрелости у него фальшивый.

В школу пришла комиссия, затребовали журнал, вызвали меня, и стали мы вместе смотреть. Дошли ровно до листа с подделкой. Тут кто-то предлагает: "Давайте посмотрим с другого конца”. Стали листать с конца. Опять дошли до листа с поправкой. И не перевернули его! Решили, что все просмотрено. Составили акт, записали, что все проверено и в порядке – и ушли! А единственный лист с подделкой так и не проверили.

И я подумал: это мне Б-г помог за то, что я принял ваших детей в школу.

До сих пор я не соблюдал субботу, курил, как все. А теперь хочу соблюдать. Вы мне укажите только время на несколько суббот вперед, когда суббота кончается и можно уже курить...

Борис Давидович Аксакалов стал верующим евреем, выполняющим все заповеди.

Постепенно я устроил в его школу тридцать пять детей, чтобы дать им возможность не нарушать субботу. Все они были младше тринадцати-четырнадцати лет, явно не соответствовали вечерней школе по возрасту, но Борис Давидович рискнул.

Вспоминаю случай, который стоил нам всем больших волнений.

Сара Гайсинская, одна из учениц школы Аксакалова, работала в банке. В субботу она старалась не писать. Директор банка – въедливый бухарский еврей – заметил это и привязался к ней с вопросами. Сара сказала ему правду: "Не хочу нарушать субботу”, – и тут же подала просьбу об увольнении по собственному желанию. Но директор отказал: "Не уволю. Я из тебя эту дурь выбью. Будешь работать в субботу, как миленькая”.

Рассказали мне об этом, а я тут же пересказал Борису Давидовичу. Борис Давидович заявляет:

- Пойду поговорю с ним.

- Разве вы знакомы?

- Нет.

- Как же вы пойдете, рискованно!

- Ничего, положусь на Всевышнего.

Помню как сейчас, было это 30 августа, в день педсовета перед началом учебного года. Борис Давидович должен был успеть в школу к десяти, а потому отправился в банк уже вместе с завучем, объяснив, что ему надо на несколько минут заглянуть к директору. Пошел с ними и я.

В половине девятого мы подошли к банку. Борис Давидович отправился в кабинет к директору, а мы стали ждать. Половина десятого – завуч начинает нервничать. Половина одиннадцатого – Аксакалов не появляется. Половина двенадцатого... В одиннадцать тридцать пять выходит:

- Слава Б-гу, Барух га-Шем, сломался. Отпускает...

Таких и подобных эпизодов в жизни Бориса Давидовича было не счесть. Трудно передать, сколько добра сделал этот человек людям.

Сталкивался и я с трудностями такого рода. Как быть с субботой в лагере? Там рассуждают просто: не работаешь – саботажник! Как заниматься Торой? В камере не уединишься! Эти две проблемы первое время были главной моей заботой в заключении.

Тексты, которые я знал наизусть, я изучал по памяти. Как раз незадолго до ареста я приступил к трактату "Евамот”, вот и повторял все время начатый раздел. Ну, а дальше что?

Обошел я лагерь, осмотрел все бараки и увидел, что в одной камере (так в лагере называли комнаты в бараках) держат за ширмой старые валенки. В закутке таком, шириной в полшага. Я решил, что это Б-г специально для меня приготовил.

Старостой камеры был там один торговый работник из Москвы. Человек пожилой, лет шестидесяти трех, выполнять тяжелую работу он уже не мог, а потому взял на себя обязанности по камере: мыть полы и доставлять в барак по шесть ведер кипятку утром и вечером. Подхожу к нему и говорю:

- Михаил Иванович, хочу в вашей камере жить.

- А что я с этого буду иметь?

- Я все равно воду таскаю (моей обязанностью было снабжать лагерь водой), так буду за вас кипяток приносить и полы мыть.

- Ладно, договорились.

Итак, место есть. Теперь вопрос – как добыть книги? Лагерь от Казани недалеко, вольнонаемных и охранников, которые в город ездят, полно, но заговорить с ними об этом, послать их к друзьям за книгой – и своей, и чужой головой рисковать.

Не поверите – я попросил парторга лагеря, еврея Вишнева. Я сталкивался с ним иногда в котельной, которой он заведовал, и почувствовал – это человек честный, не донесет, хоть он и большая фигура по лагерным меркам, и за советскую власть горой. О еврействе он ровным счетом ничего не знал – осиротел ребенком, отец погиб в девятнадцатом году на гражданской, кто ему что мог рассказать? Так и вырос. И я его спросил:

- Если я дам вам адрес, где можно взять две книги, – принесете?

Он ответил:

- Да.

И принес, сказав только:

- Даже если тебя будут резать на куски, не говори, где взял.

Так у меня оказались маленького формата Танах и книга мишнайот с тремя разделами: Незикин, Кодшим и Тогарот. Я спрятал их под валенками.

Теперь – время... Я ведь взялся воду таскать в одиночку, чтобы соблюдать субботу. Три тысячи человек, которые любят после работы основательно помыться, так просто водой не обеспечишь. Водопровода-то нет. Воду приходится носить ведрами от реки. Я начинал в шесть утра, а кончал уже темной ночью.

В пятницу до захода солнца я приносил столько, чтобы и в умывальниках, и на стройке, и в столовой хватало до полудня субботы – больше не успевал. А на оставшуюся часть субботы договаривался с заключенными (в основном с жуликами, отлынивавшими от общих работ), чтобы они принесли недостающее количество воды. Расплачивался с ними либо пятеркой, либо пайкой хлеба, либо еще чем-нибудь из еды.

Кстати, так я выучился языку жуликов ("по фене ботать”) и их песням. И по сей день я пою их в Пурим и вспоминаю в ночь пасхального седера.

Время я нашел. Стал не ходить с ведрами, а бегать! Вместо часа добегал до места за сорок пять минут. Каждый час заскакиваю в барак и, если нет надзирателя – надзиратели обходили бараки раза четыре в час, ныряю за занавеску и читаю Тору, пророков и мишну. И так двенадцать раз по пятнадцать минут!

Правда, темновато было читать: окно обросло льдом, а лампочка в бараке (чтоб не соврать!) сороковаттная, да и толку от нее за ширмой не много. Первое время я едва разбирал текст по буквам, а потом научился читать совсем бегло. Я и до сих пор, спустя сорок пять лет, могу читать почти в темноте – сам не понимаю, как это получается...

Труднейшие места Талмуда, в которых я на воле не разобрался, – масехет Киним – я там разобрал.

Руки у меня вечно были мокрые оттого, что я таскал воду из проруби в дикой спешке, страшно потрескались на морозе и очень болели, но я чувствовал себя счастливейшим человеком в мире – в таких невероятных условиях Б-г мне помог!

Удивительно не только то, что времена так переменились, что сегодня я мог бы без риска назвать имя Вишнева, даже будь он еще жив. Поразительны обстоятельства, при которых я смог отдать ему долг благодарности уже после его смерти.

Несколько лет назад я вел пасхальный седер в подмосковной ешиве. Там присутствовали родители одного из мальчиков-ешиботников, супружеская пара из Казани. И когда я пустился в воспоминания о том, как проводил Песах в лагере, как там учился, и назвал имя Вишнева, оказалось, что они его знали. Как видно, они позвонили в Казань сыну Вишнева, потому что уже через несколько дней он появился в ешиве. И не один – с дочкой.

Он сказал мне, что помнит, как при нем, пятилетнем мальчике, отец рассказывал, что есть, мол, в лагере человек, который старается не работать в субботу. И рассказывал с уважением.

Вишнев-младший сидел у меня на уроке целый час. Как он слушал – будто воздух вдыхал! А потом мы с ним прочли "Кадиш” по его покойному отцу.

Обязательно надо упомянуть о Бреславских хасидах. В 37-39 годах их почти всех пересажали. Но от веры они не отказались, и даже внешне не изменили обычаю – оставляли бороды, пейсы. Мне рассказали один любопытный случай, как два бреславских хасида избежали тюрьмы, а ведь в те годы мало кто из нее выходил. Когда их в первый раз привели в камеру, они, как всегда, стали петь, плясать и молиться, ибо так у них принято: молиться Б-гу в радости, даже если ты оказался в тяжелом испытании. Следователю сообщили, что они топают и прыгают, наверное, сойдя с ума. Он распорядился выставить их из тюрьмы, потому что у него нет охоты возиться с умалишенными, – и их выставили. Произошло это в Киеве.

Расскажу и о раве Ицхаке Винере, благословенна память праведника, до ареста возглавлявшем еврейскую общину в одном из городских районов Киева.

Родился он на Украине и оттуда совсем еще молодым человеком попал в лагерь – за то, что не давал властям закрыть синагогу в его районе, и за другие "преступления” такого же рода. В общей сложности он провел в далеких краях больше шестнадцати лет.

Заключенным в лагере ежедневно выдавали по кусочку сахара. За месяц до праздника Песах он начинал откладывать эти кусочки и только ими и питался все восемь дней Песаха .

Однажды Ицхака перевели далеко на север. Мрачные это были места, даже птиц нет, и население "молодое” – хорошо, если до сорока доживают. Лежит Винер после работы, унылый, на нарах, и чувствует, что совсем обессилел, близится и его час.

Во сне приходит к нему отец и говорит:

- Ицхак! Ты в тяжелом положении, почему не обращаешься к Б-гу?

- Папа, у меня сил нет.

- Читай " Шмоне-эсре ”!

- Не могу, нету сил...

- Я буду говорить, а ты за мной повторяй.

И во сне его отец произносит молитву " Шмоне-эсре ”, а раби Ицхак повторяет слово за словом. Дошли до слов: "Взгляни, пожалуйста, в какой мы беде. И заступись за нас, и избавь нас поскорее ради Твоего Имени, ибо Ты могущественный избавитель. Благословен Ты, Б-г, избавитель Израиля”.

Тут раби Ицхак слышит сквозь сон: "Винер, с вещами”. И его перевели в другое место, где оказалось значительно лучше.

И еще одна поразительная история произошла с Винером в лагере. После войны лагеря заполнились пособниками гитлеровцев. Один из таких заключенных стал бригадиром, и в подчинении у него оказался зека-еврей . Винер, старый опытный лагерник, понял по разным признакам, что бригадир готовит убийство этого еврея, и сумел как-то устроить его перевод в другую бригаду. Бригадир разъярился, что его планам помешали, и стал выяснять, кто это сделал. Ему удалось выйти на Винера, и он добился, чтобы Винера включили в его бригаду.

Винер произнес предсмертную молитву и с тяжелым сердцем пошел на работу. Приходит на место – и слышит странную новость: бригады этой нет, расформирована. Как? Почему? Оказывается, вчера в шесть вечера явился начальник лагеря – никогда он так поздно в лагерь не являлся! – и приказал бригаду расформировать – никогда он лично формированием бригад не занимался!..

Прошли годы. Рав Винер вышел на волю и поселился в Узбекистане. Попытался устроиться куда-нибудь бухгалтером – естественно, в такое место, где можно не нарушать субботу. Безуспешно. Не нашлось таких мест. И вот человек, никогда не прибегавший к одолжениям, вынужден стал брать в долг на хлеб...

Где-то через год рава Винера взяли бухгалтером в аптеку в городе Маргелане , потихоньку согласившись, чтобы в субботу он не работал. Винер стал в этом городе тайным раввином.

В те времена в Советском Союзе ежегодно к первому апреля меняли цены на лекарства. Случилось так, что в аптеке, где работал Винер, переучет, связанный с изменением цен, происходил в субботу. А суббота эта предшествовала еврейскому празднику Песах, так что и следующие два дня Винер на работу не выходил. Пришли люди, пытаются что-то сделать – не могут справиться без бухгалтера. Послали за ним – он не приходит.

Собралось все начальство (а в дни изменения цен по всем городам рассылали еще и представителей Министерства здравоохранения), принудили прийти Винера и стали разбираться. Одна из сотрудниц заявила:

- Трудящимся нужны лекарства. И без задержек. А тут человек вредительски тормозит всю работу. Причем человек, сидевший за контрреволюционную деятельность! Как это понимать?!

Потребовали объяснений у заведующего аптекой. Тот только пожал плечами:

- А что я могу – он меня не боится.

Обратились к начальнику городского Аптечного управления: почему не навели порядок? Начальник жалуется:

- Нет с ним сладу. Я убеждал, как мог, – он меня не боится.

Завотделом республиканского Министерства здравоохранения тоже не был оригинален:

- Я и угрожал, и уговаривал – он меня не боится.

Подняли Винера:

- Исаак Абрамович, как же так? Вам ни собственный заведующий не указ, ни Аптечное управление. Даже Министерство здравоохранения для вас не авторитет. Что ж это Вы, и вправду никого не боитесь?

Винер встал и крикнул, да так, что все чуть со стульев не попадали:

- Эт га-Элоким ани йорэ !

А потом перевел:

- Б-га я боюсь.

И добавил:

- Ни к чему эти разговоры. Появятся сегодня вечером в небе три первых звезды – и приду.

- Да Вы не успеете! Мы три дня мучаемся, не можем закончить.

- А это уж мое дело. К утру закончу.

Так оно и вышло.

Познакомился я с равом Ицхаком , когда он перебрался в Ташкент. Горжусь тем, что рав Винер был учителем моего сына, учил с ним Танах (Книги пророков).

Рав Винер умер в 1978 году в Иерусалиме. Вот уже двадцать лет в годовщину смерти этого праведника, не оставившего детей, люди отправляются утром на его могилу, чтобы помолиться, а вечером собираются, чтобы в память о нем учить мишнайот . Только двое из поминающих – мой сын и я – знали его по Союзу. Все остальные, коренные израильтяне, узнали и оценили этого большого человека уже здесь.

А вот история, которую рассказал раби Тувия Гольдштейн, живущий в Бруклине и ежегодно отмечающий день 12-го тамуза трапезой в память своего чудесного спасения. Когда-то он учился в ешиве, если я не ошибаюсь, в Барановичах, у раби Элханана Вассермана . Когда пришли Советы, его, как и многих других, забрали в лагерь далеко в Сибирь. Поставили на разгрузку бревен. В первую же субботу (она пришлась на 12-е тамуза) несколько евреев решили хоть как-то уменьшить грех работы в субботу. Есть закон Торы, что если легкую ношу несут два человека, а не один, то на них нет наказания. А если ноша тяжелая, то ее можно нести урывками, поэтапно, – пронесли полтора метра, остановились и т.д. Так они и стали носить бревна. И не знали, что с вышки за ними наблюдает надзиратель. В 5 часов кончился рабочий день. Они собрались поесть хлеба, выпить кипятку. Вдруг надзиратель говорит: «Погодите, ребята». Идет, вызывает начальство и заявляет: "Вот, эти люди остались в живых, только благодаря нам. Всех их родных убили немцы. Здесь у них есть и жилище, и работа. А они что делают? Платят черной неблагодарностью. Легкое бревнышко носят по двое. Да и не носят, а отдыхают через каждые два шага. Откровенный саботаж в военное время!" Тут же устроили им суд. Но когда они заявили, что хотели избежать нарушения субботы, начальник закричал: "Кого вы обманываете? Меня?! Я кое-что знаю, Моисей не был дурак! Не мог он постановить такие глупости – носить доски по несколько человек, да еще отдыхать на каждом шагу!"

Они стоят усталые, голодные, суд тянется, начальству ничего не стоит их застрелить. Вдруг приезжает машина – начальство из ГУЛАГа, из Москвы. Местное начальство приглашает их: может, послушаете суд? И опять рассказывают всю историю, смеются: вот ведь какие глупые саботажники. А один из крупных начальников не смеется. Он требует, чтобы ему дали возможность предварительно допросить заключенных, выходит с ними в другую комнату и там неожиданно обращается к ним на идиш: "А гуте вох .. Их бин а ид” ("Доброй недели. Я еврей”), а потом спрашивает:

- У кого вы учились?

- У реб Баруха Бера Лейбовича, – отвечают те.

- В каком городе?

- В Слуцке .

- У меня мама в Слуцке . Она мне как-то сказала: "Ты будешь вечно гореть в Гееноме (аду) за твои дела. Обещай мне, что при случае, хоть когда-нибудь, ты сделаешь добро верующему еврею”. Видно, день этот настал. Да мне теперь самому впору стать верующим: сколько лет я работаю в Управлении лагерями, езжу из одного в другой, но впервые оказался в лагере так поздно – машина вышла из строя. Пока чинили, пока то да се, уже стемнело. Если бы я не задержался до этого часа, вас бы засудили. Нет, все это не случайно – тут рука Б-га.

Потом он расспросил их, что произошло, уверил, что все будет в порядке, и они вернулись в комнату, где шел суд.

- С вашего разрешения я поведу заседание, – заявил приезжий и начал:

- Когда их доставили в лагерь?

- Во вторник.

- Как они работали?

- Во вторник и в среду – добросовестно, в четверг у нас случилась накладка, так они вообще спасли положение.

- Ну что ж, значит, не саботажники. Может, ослабели?

И объявляет решение:

- Держать под наблюдением три дня. Если будут нормально работать, добавить по двести граммов хлеба к дневной норме.

Вспоминается мне самоотверженный раби Авроом Элияу Майзис из Минска. В начале двадцатых годов в Минске было около ста синагог, и в каждой из них училось по вечерам множество молодых людей. Но вот их всех закрыли и запретили в них преподавать. За обучение Торе начали судить, как за контрреволюцию, и все учителя прекратили занятия. Но не таков был раби Майзис . Он объявил среди своих людей, что готов продолжать обучение всех, кто хочет, но только с одним условием: чтобы люди были готовы к преследованиям, и если их схватят и даже будут пытать – они обязуются никого не выдать. Свою ешиву «дом еврейской учебы» он назвал " Мсирут нефеш ", что означает риск для жизни. Нашел ключи от тех закрытых синагог, что располагались в подвалах, и стал учить.

Однажды его все-таки схватили. На суде, который вели коммунисты-евреи, так называемые евсековцы , ему дали сказать последнее слово. Он сказал: что касается меня, то все, что Б-г делает, это к лучшему; а что касается вас, то я уверен, что еще буду танцевать на ваших могилах. Судьи рассердились и добавили ему еще шесть лет за оскорбление суда.

Лет через десять, в конце тридцатых годов, стали сажать многих коммунистов, в том числе и тех, кто сами судили людей. И вот однажды в камеру, где сидел раби Майзис , ввели одного еврея, бывшего прокурора. Увидев раби и узнав его, прокурор стал упираться: не желаю сидеть в одной камере с Майзисом , он настоящий враг народа, а я сижу по ошибке.

Но, как говорится, кто больше сидит, тот больше умнеет (см. Поучения отцов, гл.2, там, правда, слово "сидение" понимается в другом смысле: сидеть – значит сидеть над Торой, учиться). Посидев некоторое время с раби Майзисом , прокурор, что называется, сломался и стал учить Тору у нашего раби. Когда же раби переводили в другой лагерь, бывший прокурор плакал и причитал: раби, как я буду жить без вас?

Религиозному еврею никак не обойтись без календаря, и рав Майзис , находясь в лагере, сам рассчитал для себя такой календарь. Однажды вечером, по его расчетам – за день до праздника Песах, рав Майзис совершил омовение рук и хотел, как полагается, в последний раз перед Песах поесть хамец – квасное. Тут прибежали надзиратели и велели ему немедленно отправляться к начальнику лагеря.

По еврейскому закону в промежутке между омовением рук и благословением на хлеб разговаривать нельзя. Объяснить рав ничего не может и только тянется к хлебу, чтобы сказать браху . Но его хватают и тащат, не обращая ни на что внимания.

Стоит он перед начальником и видит: на столе – вскрытая посылка из Эрец-Исраэль , и рядом – маца и еврейский календарь! Начальник в ярости:

- Что это за посылочки тебе империалисты шлют? Мне вот почему-то не прислали! Шпионские задания получаешь?!

А раби втихомолку разглядывает календарь. И успевает заметить – сегодня вечер первой пасхальной трапезы! Он-то думал, что седер завтра! Ошибся в расчетах на один день. Но Б-г уберег его от греха, не дал съесть хлеба в Песах. И хотя раву не отдали, конечно, ни мацы, ни календаря, он был счастлив.

Как-то понадобился в лагере ветеринар, и Майзис заявил, что он это дело знает (действительно, человек, изучавший трактат Талмуда " Хулин ”, досконально разбирается в строении внутренних органов крупных млекопитающих). Его взяли с испытательным сроком и очень скоро признали лучшим на все лагеря знатоком...

Кстати, раби Майзис сумел, несмотря на большой срок и мучения, выжить в лагерях и ни разу не нарушить субботу, вышел на свободу, приехал в Эрец Исраэль, вел здесь полнокровную жизнь и оставил после себя детей и внуков, которые и поныне соблюдают все заповеди. И это не единичный пример.

Раби Элиэзер Нанес провел в заключении двадцать лет и тоже никогда не работал в субботу.

Арестовали раби накануне Йом Кипура (5 октября) 1935 года. Пальто посоветовали не брать – жалко, пропадет: все равно через пару часов раби покинет этот свет. Его силой сунули в какой-то узкий ящик в стене, и так он провел первые двадцать четыре часа заключения... А сколько раз раби сидел в карцере! И все из-за субботы.

Удивительная вещь: раби был человек слабого здоровья и до ареста постоянно лечился. И тем не менее, отсидев двадцать лет в невероятно тяжелых условиях, он выжил, вышел на свободу и прожил почти до ста лет (без нескольких месяцев).

Я близко общался с ним и в Ташкенте, и в Иерусалиме. Он ходил, разъезжал, разговаривал с людьми до последних нескольких месяцев жизни. Раби Нанес – автор книги " Га-иш ше-ло нихна ” ("Человек, который не согнулся”).

Мой шурин раби Аарон Рабинович отсидел в тяжелейших условиях двенадцать лет и ни разу не нарушил субботу и не ел трефного.

Как-то накануне Шавуот он подобрал с земли немного овса, истолок зерна камнем, сварил их в кружке в котельной и хранил к празднику: этого должно было хватить ему на три дня – два дня Шавуот следовали сразу за субботой.

В субботу, как назло, всех заключенных выстроили во дворе и велели подписать бумаги насчет того, по какой статье кто сидит. Вышел и раби Аарон, предусмотрительно прихватив кружку со своим варевом. Дошла до него очередь, он и заявляет: не могу подписать – сегодня суббота. Его, конечно, стукнули как следует, кружка упала и содержимое ее вылилось. В воскресенье снова собрали тех, кто не успел подписать бумаги, и история повторилась, в понедельник – тоже (с той разницей, что пустая кружка, естественно, в ней уже не участвовала). Но он так и не подписал.